Врачи, Физиологи, Медицина

Александр Флеминг: Гениальная случайность

Открытие пенициллина – первого в мире антибиотика – называют самой великой случайной научной находкой прошлого тысячелетия. 

Совершивший это открытие английский бактериолог Александр Флеминг не отрицал, что ему случайно повезло, но был убежден: судьба одаривает лишь подготовленные умы. Он писал: «Чтобы родилось что-то совсем новое, необходим случай. Ньютон увидел, как падает яблоко. Джеймс Уатт наблюдал за чайником. Рентген спутал фотографические пластинки». Сам Флеминг просто оставил в лаборатории грязную посуду, на которой выросла плесень –как оказалось, целительная

СЕМЬЯ РЕШАЕТ ВСЕ…ИЛИ ПОЧТИ
Когда Алек Флеминг 6 августа 1881 года появился на свет, его отцу Хьюго Флемингу было за шестьдесят. Мальчик был шестым ребенком, спустя два года мать семейства Грейс Мортон родила еще одного сына, Роберта, и вскоре овдовела, оставшись одна с семерыми детьми от двух браков своего супруга; правда, старшие дети ее мужа были уже взрослыми. Флеминги были потомственными фермерами и арендовали сто акров земли под ферму Локфилд в шотландском графстве Эршир, разводили овец и коров, стригли и чесали шерсть, варили сыры. Это была совершенная глушь, Алек рос среди пустынных вересковых равнин и торфяников, и потому хорошо изучил повадки зверей и птиц, знал, как отыскать заблудившуюся овцу и где ржанки и чибисы скрывают свои кладки. Он с детства отличался редкой наблюдательностью и даром подмечать и схватывать детали, которые другие считали несущественными и упускали из виду. 

С пятилетнего возраста Алек посещал школу для детей фермеров, а с восьми – школу в ближайшем городке Дарвеле. Никто не принуждал мальчика работать на ферме в ущерб учебе, напротив: в двенадцать лет мать отдала сынишку в школу в Килмарноке, носившую гордое звание Академии. Там преподавали неорганическую химию, магнетизм и электричество, физиологию – предметы, способные разбудить исследовательский инстинкт. В Академии Алек был на хорошем счету, правда, покинул ее со сломанным носом: столкнулся с товарищем на бегу. Впрочем, урона привлекательности будущего ученого «боксерская вмятина» не нанесла.

В 1895 году двое старших братьев Алека, врач-окулист Том и оптик Джон, обос­новались в Лондоне и вызвали к себе остальных – семья Флемингов была очень дружна. Старшие предложили младшим попытать счастья на коммерческом поприще, и Алеку сразу улыбнулась удача: на соответствующем отделении Королевского Политехнического института его в первый же месяц учебы перевели сразу на четыре класса вперед – база знаний юноши оказалась отличной. После блестящего окончания учебы Алек поступил обычным клерком в пароходную компанию «Америкен лайн», но даже «роскошная» зарплата в два с половиной пенса в час не могла компенсировать ему тоскливой заурядности труда.

От унылого однообразия его спасла… англо-бурская война, начавшаяся в 1899-м. Первые поражения английских войск вызвали небывалый всплеск сочувствия и патриотизма, на волне добровольческой мобилизации в Лондонский шотландский полк записался и молодой Флеминг. Полк так и не попал на передовую, но во время сборов Алек успел показать себя одним из лучших ватерполистов и лучшим стрелком роты, что сделало его героем в глазах однополчан.

Флемингу нравилось служить в армии, и он не планировал перемен, но его судьбой вновь озаботился семейный клан: старый дядюшка-холостяк оставил своим племянникам наследство. Из него Алеку полагалось двести пятьдесят фунтов стерлингов годового дохода – сумма, по тем временам вполне приличная. Старшие братья, уже преуспевшие в медицинской сфере, убедили его потратить часть наследства на учебу в медицинском училище. Флеминг согласился. «В Лондоне, – писал он, – двенадцать таких училищ, и жил я примерно на одинаковом расстоянии от трех из них. Ни об одном из этих училищ я ничего не знал, но в составе ватерполистской команды Лондонского шотландского полка я когда-то играл против студентов Сент-Мэри; и я поступил в Сент-Мэри». Совершив столь легкомысленный выбор, он, как оказалось, определил свое будущее на ближайшие пятьдесят лет.

В 1901 году Флеминг победил в национальном конкурсе на право получить образование в училище при больнице Сент-Мэри и, как лучший претендент, выиграл стипендию. В 1906-м он вновь участвовал в конкурсе, теперь уже в университете, и вновь стал стипендиатом, обойдя других кандидатов. Его соперник и сокурсник К.А. Паннет полагал, что Александр обладал чутьем на везение, имел привычку наблюдать за действиями людей так же, как когда-то за повадками животных, и делал верные выводы: «Флеминг умел разбираться в людях и предугадывать их поведение. Он никогда не делал бесполезной работы. Он умел извлечь из учебника только необходимое, пренебрегая остальным. И в спорте он прибегал к тому же методу: выявлял самое существенное, направляя на него все свои усилия, и с легкостью достигал цели». В спортивной команде Сент-Мэри Флеминг прослыл одним из лучших пловцов и стрелков, а в конкурсах по биологии, физиологии, фармакологии ухитрился собрать все возможные медали. В 1908 году он с золотой медалью окончил Лондонский университет и с отличием – дополнительный платный курс по хирургии, получил степени бакалавра медицины и бакалавра хирургии, и стал членом Королевского колледжа хирургов. Вероятно, он мог бы стать хирургом, но тут в его жизнь вновь вмешался случай. 

БАКТЕРИОЛОГ ПО СЛУЧАЮ
При больнице Сент-Мэри существовала лаборатория, которой руководил профессор-бактериолог Алмрот Райт, разработавший вакцину против брюшного тифа. Его молодой сотрудник, доктор Фримен, загорелся желанием создать при больнице стрелковый клуб, и уговорил Райта принять на службу слывущего лучшим стрелком студента Флеминга. Алек к тому времени (в 1906 году) уже оканчивал училище и мог покинуть Сент-Мэри. Получив предложение работать бактериологом, он, по своему обыкновению, разузнал все возможное о лаборатории Райта и в очередной раз покорился возникшим обстоятельствам. 

Лаборатория Райта, как и вся медицинская школа Сент-Мэри, имела убогое оснащение, а лаборантам выплачивали скудное жалованье в сто фунтов в год. «Мы не платим людям за то, что они занимаются наукой», – говорил профессор, и поощрял подчиненных кормиться и набираться опыта за счет медицинской практики. Рабочий день сотрудников больницы Сент-Мэри длился иногда по 14-16 часов и включал в себя утренний прием инфекционных больных, дневной осмотр безнадежных больных и забор образцов их крови и, наконец, вечернее, а иногда и всенощное бдение в лаборатории. Алмрот Райт, человек мрачноватый, гигантского роста и воинственного характера, безраздельно царил в лаборатории, подавляя индивидуальность своих подчиненных и активно навязывая собственные, увы, подчас без­основательные, идеи. Но бактериологи ценили и любили своего «Старика», готового разорвать в клочья любого, кто посмеет пойти против новаторской доктрины вакцинации как средства борьбы с инфекциями. 

Идеи вакцинации в тот период были еще совсем свежи: в 1876-1880 годах Луи Пастер во Франции и Роберт Кох в Германии выявили, что инфекционные болезни вызывают размножившиеся в крови и тканях патогенные микробы. Также Луи Пастер обнаружил, что ослабленные микробы, введенные в организм, способны вызвать иммунитет – защитную реакцию организма. Алмрот Райт был пылким поклонником идей Пастера и ярым сторонником иммунизации. Окрыленный первыми успехами иммунотерапии, он полагал, что медицина будущего сумеет создать абсолютно безвредные вакцины, которые многократно усилят иммунитет человека. В излечение химическими препаратами он не верил.

Подобная позиция патрона имела уязвимые места, ведь далеко не все инфекционные болезни могли быть предупреждены вакцинацией. Флеминг, едва попав в лабораторию, осознал, что Райт, при всем его опыте и заслугах, зачастую выдает идею за истину. А в его натуре было верить только фактам. Он не спорил со «Стариком», а свою позицию предпочитал доказывать экспериментально. Однажды он провел опыт на себе самом: ввел не под кожу, как делалось обычно, а прямо в вену 150 миллионов убитых стафилококков, после чего тяжело, с температурой и рвотой, заболел. Его организм не выработал к «вакцине» антитела, хотя по доктрине Райта это должно было произойти. Флеминг наглядно доказал, что вакцинация не всегда эффективна, и поэтому нужно искать альтернативу.

Альтернативой, по его мнению, мог быть и химический препарат. В те времена ученые, подобно немецкому иммунологу Паулю Эрлиху, верили, что можно открыть некую «магическую пулю» – лекарство, абсолютно безопасное для человека, которое уничтожит все бактерии, но не навредит тканям организма. Эрлих создал препарат сальварсан, излечивающий от бича прошлых веков – сифилиса, однако сальварсан нужно было вводить внутривенно, и это вызывало трудности. Флеминг решил добиться максимальной безопасности при использовании этого лекарства. В 1908 году лаборатория Райта в числе первых в Европе получила его для исследования, и профессор позволил Флемингу экспериментировать (немногим ранее тот уже усовершенствовал методику диагностирования сифилиса: теперь для анализа брали всего лишь полмиллилитра крови из пальца, вместо 5 мл из вены). 

Флеминг выработал определенную тактику поведения: вел себя сдержанно и даже скрытно, был упрям и осторожен, как и полагается истинному шотландцу, и не реагировал на провокационные выпады острого на словцо Райта. Как выразился его коллега Фримен, «столь красноречиво молчащего человека он никогда не встречал». 

ВОЕННАЯ ПРАКТИКА
В 1914 году Великобритания вступила в Первую мировую войну. Лабораторию Райта немедля мобилизовали и в составе английской Королевской медицинской армии отослали во Францию, в Булонь, находящуюся в непосредственной близости от линии фронта. За неимением лучшего бактериологам отдали тесный и зловонный подвал булонского казино, который они переоборудовали под свои нужды. Райт, и прежде выступавший за поголовную иммунизацию армии от брюшного тифа, рьяно, чаще – против их воли прививал солдат, и тем спас тысячи жизней. Но на этом успехи бактериологов и оканчивались. 

Солдаты гибли тысячами от заражения крови и газовой гангрены; многие выжившие оставались калеками. В глубокие осколочные раны попадали фрагменты одежды и грязь. Флеминг определил, что чаще всего причиной воспалений служили стафилококки. Он сумел изготовить муляж раны с глубокими зонами, куда не проникали антисептики, и провел опыты с расплавленным вазелином, которые наглядно доказали, что микробы активно размножаются в труднодоступных участках ран, в сыворотке крови и даже в самих антисептиках. Было обнаружено, что карболовая кислота лишь способствует развитию гангрены: в глубоких ранах антисептики подавляли действие лейкоцитов и блокировали защитные силы организма.

Чтобы активизировать действие лейкоцитов и выделение очистительной лимфы, Флеминг предложил использовать для промывания ран гипертонический солевой раствор, который, как он сумел доказать, был без­опасным и действенным средством. Но врачи не спешили вооружиться этим простым методом, а других, более совершенных, еще не было. «Глядя на эти зараженные раны, – писал Флеминг, – на людей, которые мучились и умирали, и которым мы не в силах были помочь, я сгорал от желания найти, наконец, какое-нибудь средство, которое способно было бы убить эти микробы…»

САРИН 
В декабре 1915 года Флеминг взял короткий отпуск и уехал в Лондон, а по возвращении сообщил удивленным коллегам, что женился. Событие казалось неимоверным не только в силу замкнутого характера новоиспеченного супруга, но еще и потому, что в лаборатории Райта не было женщин-сотрудниц и присмотреть невесту в ее стенах было невозможно. Свою собственную семью Алмрот Райт поселил за городом и наведывался к родным лишь по воскресеньям. Патрон Флеминга скептически оценивал женский ум, ненавидел суфражисток, выступавших за уравнение в правах женщин и мужчин, и утверждал, что любовь вызывается бактериальными токсинами. Сообщить Райту, что кто-то из его коллег влюблен, было столь же опасно, как и дразнить красным плащом разъяренного быка. 

Избранница Флеминга во многом соответствовала столь нелюбимому Райтом женскому типажу: это была эмансипированная ирландка Сара Марион Мак-Элрой, медицинская сестра, содержавшая в центре Лондона собственную частную клинику для аристократических больных. Сарин, как и Флеминг, происходила из фермерской семьи (правда, богатой); как и три ее сестры, получила прекрасное медицинское образование, была общительна, доброжелательна и обладала таким решительным характером, что вполне могла сама предложить робкому Флемингу руку и сердце. 

Сарин горячо любила своего молчаливого мужа, старалась оберегать его покой и первой уверовала в его гениальность. Ради Алека Сарин позднее продала свою клинику, а на вырученные деньги приобрела небольшой старинный дом под Лондоном в деревушке Бартон-Миллс. «Дун», как называли супруги свой загородный приют, обоим напоминал детство и тихую жизнь на ферме. Супруги обожали садоводство и огородничество и имели, как говорят англичане, «зеленые пальцы» – все, что они сажали в землю, буйно росло. В «Дуне» они проводили выходные и августовский отпуск, приглашали туда друзей и родных. Алек устраивал спортивные состязания по крокету и гольфу, удил рыбу. Приданое Сарин позволяло не думать о хлебе насущном, и она настояла, чтобы муж оставил частную практику и целиком посвятил себя научной работе. Впрочем, личного времени от этого больше не стало: дни и вечера он по-прежнему проводил в лаборатории, и любящая Сарин научилась обходиться сама. Через девять лет после свадьбы она родила сына Роберта, и Флеминг показал себя нежным и заботливым отцом. Сарин, несомненно, была главой и душой их семьи и умела вести «не только хозяйство, но и разговоры». 

В Лондоне они снимали красивый коттедж на Данверс-стрит в районе Челси, где селилась богема, свели дружбу с художниками и частенько принимали их у себя. Оба любили антиквариат и собирали коллекцию старинной мебели, вышивок и фарфора. Флеминг и сам однажды попытался заняться живописью, но его картины были наивны, как у ребенка. Впоследствии он увлекся созданием картин из бактериальных бульонов и плесени: наносил на промокательную бумагу питательную среду из агара, раскрашивал ее бульонами желтых, красных и голубых бактерий, а затем доводил работу «до готовности» в термостате. Иногда создавал целый ковер из мха пенициллума. Свои «полотна» он помещал в рамки и с удовольствием раздаривал друзьям. Семейная жизнь не сделала Флеминга менее невозмутимым. Доктор Джерард Уилкокс вспоминал: «Я никогда не видел его взволнованным. Как-то в “Дуне” мы с ним и его малышом отправились на лодке удить рыбу. Неожиданно Флеминг подсек щуку. Ребенок в возбуждении вскочил и упал в речку. Флеминг остался сидеть, он следил, чтобы отчаянно бившаяся рыба не ушла, и наблюдал, как я вытаскивал мальчика. Удочку он так и не бросил…» Он по-прежнему больше слушал, чем говорил, а ученым беседам предпочитал общество детей, с которыми легко находил общий язык. Должно быть, в глубине души этот непроницаемый, а подчас и ворчливый человек оставался ребенком.

ГЕНИЙ НЕМЫТОЙ ПОСУДЫ 
Но вернемся ко времени окончания Первой мировой. Когда лаборатория вновь обосновалась в Лондоне, Райт неожиданно для всех сделал Флеминга своим помощником, хотя прежде обещал это место другому бактериологу – доктору Фримену. Коллеги разбились на кланы, поддерживавшие каждого из любимцев Райта, что больно задевало Флеминга, вовсе не претендовавшего на повышение. Стремясь избегнуть склок, он уединялся и все больше времени проводил в собственной крошечной лаборатории, где ничто не нарушало заведенный им порядок. Точнее – беспорядок, так как бактериолог имел привычку не мыть посуду, пока не будет использована последняя чистая чашка Петри. 

 

Однажды он заметил на одном из застарелых образцов странный эффект: колонии желтых кокков в посуде местами обесцветились. Флеминг припомнил, что две-три недели назад, когда был простужен, занес в эти чашки собственную носовую слизь, и, вероятно, теперь наблюдал ее реакцию на бактерий. Исследуя прозрачные места под микроскопом, он с восторгом обнаружил, что они стерильны, то есть в слизи содержалось вещество, которое уничтожило микробов! Ученого и прежде посещала мысль, что человеческий организм должен уметь защищаться от микробов, особенно в уязвимых, покрытых слизистой оболочкой местах, потому для дальнейших исследований имело смысл проверить и свойства слез. Чтобы получить необходимое количество слезной жидкости, Флеминг стал капать себе в глаза лимонный сок, но даже тогда его слез оказалось недостаточно, и он принялся «пытать» лимоном весь технический персонал лаборатории. Дошло до того, что коллегам стали выплачивать по три су за порцию слез, а одному чем-то расстроенному лаборанту Флеминг даже как-то в шутку пообещал: «Знаете, если вы поплачете как следует, то скоро сможете уйти в отставку».

Проведенный Флемингом ряд экспериментов наглядно доказал, что не только носовая и слезные жидкости, но и слюна, волосы, ногти, женское молоко и даже ткани, взятые из стеблей лютика, тюльпана и крапивы, легко растворяли оболочки микробов. Однако фаворитом по силе антимикробного эффекта был признан яичный белок: даже разведенный в отношении 1:60 000 000 он сохранял способность растворять микробы. Райт посоветовал Флемингу назвать вновь выявленное им вещество «лизоцимом»^*. Флеминг провел ряд оригинальных опытов и выявил, что лизоцим действенен лишь против непатогенных микробов, но уже в концентрации в два раза большей, чем в слезах, способен убивать практически все болезнетворные микробы: стафилококки, стрептококки, дифтерийную палочку. 

В декабре 1921 года он сделал доклад о лизоциме в Медицинском клубе – научном обществе, объединяющем врачей, и был немало озадачен равнодушием ауди­тории. Его сообщение не вызвало ни одного вопроса и не привело к дискуссии – к открытию отнеслись как к любительской работе, не имеющей практического интереса. Через пару месяцев ученый повторил свой доклад, на этот раз – для Королевского медицинского общества, но и здесь его приняли безразлично. В течение последующих пяти лет Флеминг время от времени возвращался в своих публикациях к вопросу о лизоциме, но по-прежнему не получал отклика от коллег. Он мечтал о достижении такой концентрации лизоцима в организме, что существование в нем болезнетворных микробов будет просто невозможным. Лизоцим представлялся ему новой «магической пулей Эрлиха», но, увы, выделить чистый лизоцим он так и не смог.

ЗАЛЕТНАЯ ПЛЕСЕНЬ
Летом 1928 года Флеминг согласился написать статью о стафилококках для научного медицинского издания. Собирая материалы для статьи, он высеял стафилококки в чашки Петри и оставил их открытыми – того требовал эксперимент. В августе он, не завершив наблюдений, отправился в «Дун», где провел отпуск с Робертом и Сарин. 3 сентября ученый вернулся в лабораторию и обнаружил немытые с лета чашки Петри. Принявшись за уборку, Флеминг внимательно осмотрел содержимое чашек, и на одной из них обнаружил странный эффект – на культуре бактерий разрослась плесень, под которой микробный бульон имел прозрачную стекловидную консистенцию. Это могло означать лишь одно: стафилококки под плесенью погибли, а микробный бульон приобрел способность подавлять рост микроорганизмов. Действие плесени было схожим с эффектом от лизоцима.

Обнаруженную плесень микологи классифицировали как «пенициллиум нотатум» (penicillium notatum), редчайший вид, вероятно, попавший с улицы через открытое окно лаборатории. Этажом ниже, в астматическом отделении больницы, исследовали образцы плесени из домов астматиков: вероятно, «залетная гостья» была оттуда родом. Во время отпуска Флеминга в Лондоне наступило похолодание, необходимое для бурного роста плесени, а затем пришло потепление, которое вызвало усиленный рост стафилококков – плесневой питательной среды. Совпадение этих множественных факторов – немытой посуды, открытого окошка, занесенной плесени и перепадов температур – создало прецедент уникального случайного открытия. 

Флеминг не мог предвидеть всей последующей истории, но цель, ради которой он работал, была ясна: он искал антисептик, способный уничтожать микробы, не подав­ляя защитные силы организма. Поначалу он решил проверить, не обладает ли подобными свойствами другие виды плесени. Флеминг повсюду собирал заплесневелые предметы и исследовал их, но – нет, противомикробного эффекта новые образцы не давали. Параллельно он размещал «пенициллиум нотатум» на различных культурах бактерий – и определил, что плесень убивает не только стафилококки, но и стрептококки, дифтерийную палочку и многие другие бактерии. Эксперименты с кроликами и мышами показали, что плесневый бульон абсолютно не токсичен, а орошение им кожи человека не вызывает раздражения. Флеминг не испробовал действия пенициллиума на себе, роль «подопытного» на этот раз досталась его ассистенту Краддоку: тот ел сыр с примесью изучаемой плесени и позволил ввести ее себе в нос – Флеминг попытался вылечить коллегу от воспаления носовых пазух, и опыт прошел удачно. Однако первый больничный эксперимент потерпел фиаско: женщину с ампутированной ногой не удалось спасти, наложенная на рану повязка содержала слишком слабый раствор пенициллина. Попытки Флеминга выделить из плесневого бульо­на и сконцентрировать антимикробное вещество тоже ни к чему не привели: начальника лаборатории Райта не интересовали исследования пенициллина, он вообще находил антибактериологическую химиотерапию неприемлемой и не принял в штат ни одного химика. 

13 февраля 1929 года Флеминг сделал доклад о пенициллине в Медицинском научно-исследовательском клубе, но речь, к немалому сожалению оратора, вызвала лишь снисходительные отзывы, нечто вроде: «Прекрасные наблюдения, в духе Флема!» Проблема была в том, что природная сдержанность Флеминга не позволяла ему ярко и доходчиво выступать на публике: «Он был очень застенчив и крайне скромно рассказал о своем открытии. Он говорил как-то неохотно, пожимал плечами, словно стремился преуменьшить значение того, о чем сообщал», – вспоминал коллега ученого сэр Генри Дэл. В том же году Флеминг написал статью о пенициллине для научного журнала «Экспериментальная патология», в которой не акцентировал лечебный потенциал плесени, а лишь подробно описал реакцию микроорганизмов на пенициллин. В течение последующих десяти лет он написал 27 научных статей, но ни в одной из них не упомянул о пенициллине. В 1936 году на Международном конгрессе микробиологов Флеминг напомнил о нем, но научный мир вновь остался равнодушен к открытию. 

В Германии тем временем создатель сальварсана Эрлих и его коллега Домагк в обстановке строжайшей секретности провели испытания нового препарата, эффективного против менингококков, пневмококков, гонококков, и в 1935-м сообщили научному миру о своей новой «магической пуле» – сульфамидных препаратах. Флеминг получил для исследований сульфамиды и сравнил их с пенициллином. Сульфамиды уничтожали лишь немногочисленные колонии бактерий – пенициллин оказался сильнее. 

Флеминг был уязвлен равнодушием коллег к его открытию, но продвинуть работу по экстрагированию собственного безопасного детища – пенициллина – не мог: профессор биохимии Гарольд Рейстрик, взявшийся за эту задачу, забросил работу, а директор лаборатории министерства здравоохранения в Египте Комптон даже не испытал новый препарат – он попросту забыл о подаренном ему Флемингом флаконе фильтрата «пенициллиума нотатума». 

Вероятно, пенициллин навсегда канул бы в Лету, если бы не более раннее открытие Флеминга – лизоцим. Именно он привлек внимание ученых Оксфордского института Уильяма Дена патолога Говарда Уолтера Флори и биохимика Эрнста Бориса Чейна и подогрел их интерес к исследованию и экстрагированию пенициллина. В 1938 году им удалось выделить чистую культуру и путем клинических испытаний на мышах доказать эффективность пенициллина для уничтожения инфекций. Препарат оказался абсолютно нетоксичным и весьма действенным: им можно было лечить инфицированные раны и ожоги, гангрену, родильную горячку и даже инфекционный эндокардит, который прежде в 100% случаев оканчивался гибелью пациента.

В 1940-м ученые сообщили о результатах своих исследований в небольшой статье, опубликованной в научно-медицинском журнале «Ланцет». Флеминг прочел статью, был крайне обрадован сообщением и поспешил в Оксфорд, чтобы познакомиться с Чейном и Флори. Чейн был немало удивлен его визиту – он почему-то полагал, что Флеминга давно нет в живых. Наш герой пообещал оксфордским коллегам выслать образцы своих культур, а по возвращении в Лондон написал им письмо, в котором утверждал, что теперь сульфамиды потерпят полное поражение. Здесь был и политический подтекст: война уже шла, а сульфамиды были немецким препаратом. 

Через два года Флеминг попросил Флори дать ему очищенный пенициллин, чтобы спасти смертельно больного человека – тот был сотрудником фирмы Роберта Флеминга. Флори поделился препаратом, и больной, у которого Флеминг диагностировал менингит, выздоровел. Этот случай наделал много шума в английской прессе, после чего было создано Научно-исследовательское терапевтическое общество, куда вошли ученые, занятые исследованием пенициллина, и представители фармацевтической промышленности. Однако, ссылаясь на правительственные военные заказы, химические заводы Великобритании отказались взять пенициллин в промышленную разработку, и Чейн и Флори были вынуждены отбыть в Америку, где смогли добиться его производства. В 1944-м в Нью-Йорке открыли первую фабрику по выпуску антибиотика, и пенициллин стал доступен каждому раненому фронтовику. В следующем году пенициллин уже свободно продавали в аптеках США и Великобритании. 

ТРИУМФ
Для Флеминга настал звездный час. Ему звонили министры, военные и журналисты, казалось, всех стран мира. История случайного открытия стала достоянием публики, а сообщения с фронтов о тысячах спасенных раненых способствовали небывалой популярности создателей лекарства. Газета «Дейли телеграф» в 1943 году написала, что сэр Уинстон Черчилль, когда заболел во время военных действий в Тунисе, был спасен пенициллином. История была чистой выдумкой: премьер-министра лечили сульфамидами, но английская публика не хотела этому верить. Миф о всемогущем пенициллине и его открывателе Флеминге набирал силу. 

Летом 1944 года король Англии наградил Флеминга титулом, и при обращении к нему стали прибавлять непременное «сэр». Спустя год Флеминг совершил турне по США, в ходе которого побывал на пенициллиновых заводах и в Гарвардском университете, где был удостоен почетной докторской степени. А осенью 1945-го, по возвращении из Франции, он получил телеграмму из Стокгольма, в которой сообщалось, что ему, Чейну и Флори присуждена Нобелевская премия по медицине. Изначально Нобелевский комитет предложил, чтобы половина премии была отдана Флемингу, но общий совет постановил, что справедливее разделить ее в равных долях между тремя учеными. На церемонии вручения премии Флеминг упомянул об удаче. 

В Сент-Мэри Алмрот Райт признал Флеминга своим преемником и передал ему бразды правления: профессор Александр Флеминг стал директором Института. В 1952 году его выбрали также ректором Эдинбургского университета. Слава не изменила характера ученого, он по-прежнему был скромен и демократичен в общении с молодыми коллегами. Флеминг ненавидел рутинную административную суету и откровенно предпочитал ей тихую работу в научной лаборатории. Он не без удовольствия отправлялся в очередное «пенициллиновое» турне, где его восхищенно чествовали тысячи выздоровевших людей, побывал в Италии, Испании, Греции и отовсюду возвращался с коллекцией наград и орденов. Не будучи тщеславным человеком, он все же искренне и без лишних слов радовался признанию своих заслуг, но не кичился ими. «Помню, – писал профессор Крукшенк, – я присутствовал при его возвращении из очередной триумфальной поездки. Он вошел в дом, поставил чемодан и не произнес ни слова. Жена сказала, что ужин готов, он сел и молча съел ужин. Он так ни о чем и не заговорил».

В 1949-м профессор вновь побывал в Америке, на этот раз – по приглашению Оклахомского фонда для научно-исследовательской работы, а когда вернулся в Лондон, застал свою жену тяжело больной. Ее угасание стало для Флеминга огромным потрясением. Он не мог смириться, что его детище – пенициллин – не в силах ей помочь, как не в силах был он спасти и его старшего брата Джона. Пенициллиновая «магическая пуля» не была универсальной… Сарин умерла в декабре 1949 года. Уже не сомневаясь в печальном исходе, она однажды грустно пошутила, что Алек, конечно, женится снова, да только его новой жене придется самой сделать ему предложение… 

Вторая жена Флеминга, Амалия Куцурис-Вурека, вирусолог его лаборатории, была первой женщиной, принятой на работу в мужской коллектив бактериологов – прежде там царил дух райтовского женоненавистничества. Флеминг симпатизировал и сочувствовал одаренной гречанке, которая была вынуждена уехать из Греции, так как во время войны ее дом был разрушен, а семья лишилась средств к существованию. 

Амалия была моложе Флеминга на тридцать лет, ранее побывала замужем за архитектором Маноли Вурека, развелась с ним, и в Лондоне пыталась выстроить свою жизнь и карьеру заново. Флеминг так долго тянул с предложением руки и сердца, что Амалии пришлось принять другое, карьерное, предложение: стать начальником отделения афинской Евангелической больницы. И только когда возлюбленная уехала работать в Грецию, 70-летний Флеминг решился вернуть ее в Лондон и сочетаться браком. В 1953 году супруги совершили поездку на Кубу и в США. По возвращении здоровье ученого несколько ухудшилось, но он списывал приступы удушья и боль в груди на пневмонию и лечился пенициллином. 

В январе 1954-го Флеминг отказался от поста руководителя Института, но сохранил за собой руководство лабораторией, в которой планировал работать вместе с женой. Они строили планы нового путешествия на Ближний Восток, но 11 марта 1955 года с Флемингом случился сердечный приступ. Оставаясь верен себе и не желая никого беспокоить, он отговорил жену срочно вызывать врачей, уверил ее, что ему стало лучше, а спустя полчаса скончался от инфаркта миокарда. 

Ученого похоронили в Лондоне, в соборе св. Павла, тем самым отдав дань его великой заслуге перед человечеством. Его открытие спасло более двухсот миллионов жизней и, вероятно, повлияло на ход истории: Англия и США открыли второй фронт, лишь получив пенициллин для лечения раненых. И, как полагают медики, в наши дни антибиотики продолжают дарить жизнь: благодаря им каждый из нас может прожить дольше в среднем на двадцать лет.